Провиденс от Лавкрафта

Несколько месяцев назад я открыла для себя американского писателя первой трети ХХ века Говарда Лавкрафта. Особенно потряс мое воображение роман о Чарльзе Варде.

Лавкрафт был патриотом своего родного города в Новой Англии -Провиденса (одно название, вызывающее ассоциации с Божьим промыслом, чего стоит, не так ли?) и не смог променять его на Бруклин, куда пыталась утащить его супруга.
Герой романа Чарльз Вард в детстве открывает для себя родной город, и вместе с ним, затаив дыхание, наслаждаются описаниями автора и читатели:
“Чарльз Вард с детства был любителем старины, и ничто не могло побороть в нем влечения к освященным веками тихим улочкам родного города, к реликвиям прошлого, которыми был наполнен почтенного возраста дом его родителей на Проспект-Стрит, расположенный на самой вершине холма. С годами росло его преклонение перед всем, связанным с прошлым; так что история, генеалогия, изучение архитектуры, мебели и ремесел колониального периода вытеснили все другие его интересы.
…В этом доме он родился, и няня впервые выкатила его в колясочке из красивого классического портика кирпичного фасада с двойным рядом колонн… Во время этих прогулок маленький Вард, казалось, постиг колорит старого поселения времен колонизации…маленький Вард мог представить себе, как выглядели эти дома, когда улица была еще совсем молодой, — он словно видел красные каблуки и пудреные парики людей, идущих по каменной мостовой, сейчас почти совсем стертой.”

Всякие сомнения относительно благородной старины улочек города исчезают при чтении этих строк:“К западу вниз от этой улицы почти такой же отвесный склон, как и наверх, вел к старой Таун-Стрит, которую основатели города заложили вдоль берега реки в 1636 году.
Он счел гораздо менее рискованным продолжать свою прогулку вдоль Бенефит-Стрит, где за железной оградой прятался двор церкви Святого Иоанна, где в 1761 году находилось Управление Колониями, — и полуразвалившийся постоялый двор «Золотой мяч», где когда-то останавливался Вашингтон.
Внизу, на западе, он различал старое кирпичное здание школы, напротив которого, через дорогу, еще до революции висела старинная вывеска с изображением головы Шекспира на доме, где печаталась «Провиденс Газетт» и «Кантри Джорнал». Потом шла изысканная Первая Баптистская церковь постройки 1775 года, особую красоту которой придавали несравненная колокольня, созданная Гиббсом, георгианские кровли и купола.”

Особенно таинственным образом описаны доки города:
“Он забредал в доки, где, вплотную соприкасаясь бортами, еще стояли старые пароходы, Больше всего ему нравилось приходить сюда перед закатом, когда косые лучи солнца падают на здание городского рынка, на ветхие кровли на холме и стройные колокольни, окрашивая их золотом, придавая волшебную таинственность сонным верфям, где раньше бросали якорь купеческие корабли, приходившие в Провиденс со всего света. После долгого созерцания он ощущал, как кружится голова от щемящего чувства любви к этому прекрасному виду.”

Но венчает картину появление на читательском горизонте зловещего предка Чарльза Варда- Джозефа Карвена, сколотившего себе состояние во времена колониального периода:
“Чарльзу Варду сразу стало ясно, что он нашел до сих пор неизвестного прапрапрадеда. Дополнительный свет пролили важные документы из столь далеко расположенного от Провиденса города, как Нью-Йорк, где в музее Френсис-Таверн на Лонг-Айленде хранилась переписка колониального периода.
Джозеф Карвен, как сообщалось в легендах, передаваемых изустно и записанных в бумагах, найденных Вардом, был поразительным, загадочным и внушающим неясный ужас субъектом. Он бежал из Салема в Провиденс-всемирное пристанище всего необычного, свободного и протестующего — в начале великого избиения ведьм, опасаясь, что будет осужден из-за своей любви к одиночеству и странных химических или алхимических опытов.
Джозеф Карвен снаряжал корабли, приобрел верфи близ Майл-Энд-Ков, принимал участие в перестройке Большого Моста в 1713 году и церкви Конгрегации на холме.
Поговаривали о каких-то странных субстанциях, которые он привозил на своих кораблях из Лондона и с островов Вест-Индии или выписывал из Ньюпорта, Бостона и Нью-Йорка.
Однако самые зловещие слухи ходили о Джозефе Карвене возле доков, расположенных вдоль южной части Таун-Стрит.
…Тем временем состояние Карвена все росло и росло. Он фактически монопольно торговал селитрой, черным перцем, корицей и с легкостью превзошел другие торговые дома, за исключением дома Браунов, в импорте медной утвари, индиго, хлопка, шерсти, соли, такелажа, железа, бумаги и различных английских товаров. Договоры же с местными виноделами, коневодами и маслоделами из Нараган-сетта, а также с мастерами, отливающими свечи в Ньюпорте, превратили его водного из наиболее крупных экспортеров колонии. “


You may follow and like me

В поисках русского романа

Вчера я испытала своеобразный “культурный шок”, как называется передача на одном ток-радио, которое я упорно слушала в течение 15 лет, и от которого меня потом так же упорно стало “воротить” в следующие 5 лет.

Представьте себе ситуацию, что вам доверяют выбрать русский роман для совместного чтения.
Кажется, что это так здорово… Но я оказалась в тупике.
Крен в сторону “современной зарубежной литературы” не прошел для меня бесследно.

Я определенно не готова перечитать Войну и Мир и Мертвые души. Хотя раньше я балдела от того психологизма, которым насыщал свои фразы Лев Ниолаевич, а гоголевская проза для меня по-прежнему необычайно колоритна.

Когда-то я обожала “остросюжетного” Достоевского с этими его знаменитыми “вдруг”, но взваливать на себя сейчас такую ношу я бы не рискнула.

Я всегда хотела перечитать Хождение по мукам и почитать побольше глав Клима Самгина, но вчера открыла текст и обломалась.

Я не могу на полном серьезе читать Тургенева в то время, когда уже существует постмодернизм, и поэтому мы теперь анализируем уже не само предложение, а его образ, его тень, то, как именно этим предложением автор играется, и поэтому я уже не могу серьезно воспринимать старательные описания природы и довольно примитивные потоки сознания.

Капитанская дочка и Дубровский читаются отлично, но боже мой, насколько же они хрестоматийны в буквальном смысле – я не могу, опять-таки “на полном серьезе”, читать школьную программу пятого класса.

Пока что мне приглянулся только мой любимый Паустовский с “Далёкими годами” и вся надежда на Виктора нашего Олеговича… Хотя к ныне здравствующим писателям у меня (также как и у Орхана Памука) есть небольшие предубеждения, да к тому же он скорее не писатель, а публицист, по моему мнению.

You may follow and like me

Компрачикосы и нюрнбергское дитя

В школьные годы чудесные две темы настойчиво тревожили мой ум и потрясали воображение: компрачикосы и нюренбергское дитя.

Про первых я прочла у Виктора Гюго почти в самом начале романа “Человек, который смеется”.
«Компрачикосы обладали умением видоизменять наружность человека…Сделать навсегда маской собственное лицо человека – что может быть остроумнее этого? Компрачикосы подвергали обработке детей так, как китайцы обрабатывают дерево… Искусственная фабрикация уродов производилась по известным правилам. Это была целая наука. Представьте себе ортопедию наизнанку. Нормальный человеческий взор заменялся косоглазием. Гармония черт вытеснялась уродством… Из рук компрачикосов выходило странное существо, остановившееся в своем росте. Оно вызывало смех; оно заставляло призадуматься. У тех, кого предназначали для роли фигляра, весьма искусно выворачивали суставы; казалось, у этих существ нет костей. Из них делали гимнастов.»
После этого во всех словарях, которые попадали мне в руки, я первым делом искала статъю про компрачикосов… и, конечно, не находила ничего подобного.

Вторым взволновавшим меня вопросом оказалась опубликованная в старом номере “Науки и жизни» история так назыаемого “нюрнбергского дитя” – найденного на улице Нюрнберга в 1812 году загадочного шестнадцатилетнего подростка Каспара Гаузера с отставанием в развитии, который настолько взбудоражил общественность Европы и Америки, что им заинтересовался Людвиг Фейербах, про него написал стихотворение Поль Верлен, и по зрелом размышлении его сочли потомком королевского рода.
Статья заканчивалась риторическим вопросом типа – так кем же он был?, и по простоте душевной я решила в будущем доинтернетном еще водовороте информации обязательно отслеживать эту тему в поиске разгадки.

You may follow and like me